- На каком языке вы хотите разговаривать?

Русский кинорежиссер подсаживается к нашему столику (четыре журналиста и он), с первых минут создавая впечатление светского человека. Мы разговариваем на английском, которым он владеет в совершенстве. Одет со вкусом, ухожен (ни за что в мире я не дала бы ему77 лет), от него веет деликатным запахом хорошего парфюма и хорошими манерами.

— Извините, где бы я мог выпить действительно хороший кофе? — обращается он к официанту, а меня поражает, что кто-то говорит это в Венеции, где нужно действительно потрудиться, чтобы получить плохой кофе.

«Изысканный»,— отмечаю я мысленно.
Но Андрей Кончаловский удивит меня еще больше.

Когда во время кинофестиваля в Венеции показывали его «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына», в зале сначала прозвучал свист, а затем возгласы «браво»: первые прозвучали, когда в титрах появился логотип Минкультуры Российской Федерации, вторые прозвучали, когда на экране появилась фамилия Кончаловского.

Это показывает, какие противоречивые чувства вызывают сегодня в мире Россия и россияне: враждебность по отношению к государству и восхищение искусством. После фильма аплодисменты были еще сильнее, а симпатию зрительного зала к «Белым ночам» разделило также жюри: Андрей Кончаловский уехал из Венеции с наградой «Лучший режиссер».

Как он сам говорит, «Белые ночи» были «попыткой взгляда на мир глазами новорожденного ребенка, попыткой неторопливого наблюдения жизни». Следовательно, нет ничего странного в том, что он выбрал место, которое одинаково хорошо может считаться как концом, так и началом мира: удаленное сибирское село у Кенозера в Архангельской области — невероятно красивое (в смысле природы) и немного грустное и немного смешное (из-за людей).

Неслучайно Кончаловский выбрал для своего фильма трагикомический тон. Проводником по этому забытому уголку является титулованный почтальон, как оказалось, самый настоящий: «Белые ночи» являются своего рода экспериментом, в котором чередуются реальность и вымысел, большинство ролей играют непрофессиональные актеры, сценарий оставляет много места для импровизации, а часть съемок сделана скрытыми камерами в домах людей — наподобие того, как это делается в реалити-шоу.

Тряпицын, непьющий алкоголик, — единственное связующее звено между селом и остальным миром, почтовой лодкой он перевозит письма, покупки, сообщения, пока кто-то не крадет у него лодочный мотор. Покупка нового становится бюрократическим испытанием.

Есть в этом фильме несколько сцен, западающих в память, например, когда герой бродит по руинам старой школы («Это, очевидно, руины советских идей»,— говорит мне Кончаловский), и при этом слышен отзвук детских песен или советского гимна. Слова гимна (а также новую версию, созданную по просьбе Владимира Путина) написал Сергей Михалков, отец Андрея Кончаловского и Никиты Михалкова.

Однако «Ночи» — это не красиво снятый пейзаж постсоветской России. В финале фильма, за спинами ничего не подозревающих героев, которые загляделись в озеро, стреляет в небо военная ракета, и в сегодняшней политической ситуации эта сцена кажется пророческой. Россия Кончаловского мысленно погружена в прошлое, однако технологически она готова к XXI веку. И именно это сочетание устаревших имперских идей и современныхтехнологий несет апокалипсис всем, не только жителям сибирского села.

Уже после фестиваля я спрашивала Андрея Кончаловского о значении сцен с ракетой и лишенной двигателя почтовой лодкой: имел ли он в виду бездну между русскими амбициями и возможностями? «Средневековой», по его словам, ментальностью и проблемами XXI века? А может быть, таким образом он хотел показать страну, полную собственных представлений о прошлом и будущем, в которой никто не знает, как жить здесь и сейчас?

— Что бы вы ни сказали, это будет правдой. Как художник я не объясняю свои работы,— говорит Кончаловский. — Термином «средневековье» я не хочу описывать русское состояние ума, его отсталость или неполноценность. Я подразумеваю ту систему ценностей, которая сложилась в России пять веков назад и с того времени не подвергалась серьезным изменениям. Наша социальная система лишена института частной собственности. И эта нехватка частной собственности вместе с институтом крепостного права затормозили развитие буржуазии как класса. Россия живет в предбуржуазные времена.

Когда я вновь касаюсь вопроса о ракете, который — особенно в свете аналитики Центра Восточных исследований, говорящей о систематическом росте количества и масштабов учений российской армии,— как-то не дает мне покоя, режиссер меня успокаивает:
— Никакой войны не будет. То, что происходит на Украине, это только политическая игра. Никто не собирается развязывать ядерную войну из-за несчастных украинцев. Украине не повезло, потому что она находится между латинским и греческим, католическим и православным мирами и всегда была местом, где эти миры сталкивались между собой.

К трудной в преодолении вековой напряженности между католицизмом и православием режиссер относит также вопрос бойкота России польскими артистами. Когда я спрашиваю, было ли ему больно, когда из работы в театре ушел его приятель и коллега Даниэль Ольбрыхский, режиссер отвечает:
— Это печально, но логично. Каждый может попасть в идеологическую ловушку, создающуюся с помощью средств массовой информации. Что я должен сказать о моем приятеле Даниеле Ольбрыхском? Я могу его понять. Он живет в стране, которая имеет давние традиции любви-ненависти по отношению в своему мощному восточному соседу.

Украина, из-за которой вводятся санкции, является, по мнению Кончаловского, почти что полем боя, на котором меряются две мощные силы, а также две религии. Этот тезис он проиллюстрировал в созданном два года назад документальном фильме "Battle for Ukraine" («Битва за Украину») (заглавие отсылает к фильму Александра Довженко, ставшему уже классикой), где о том, что Украина обречена на зависимость, на вечное лавирование между Востоком и Западом, католицизмом и православием, говорит наряду с другимии Александр Квасьневский.

— Западные СМИ демонизируют Россию и ее нынешние действия, но в этой европейской политике последнего десятилетияможно заметить и определенную логику, которая привела к конфронтации с Россией, — объясняет Кончаловский. —Происходящее в Крыму или гражданская войнана Украине — это только отзвук гораздо более серьезной конфронтации между Россией и Западом, и эта конфронтация является доказательством, что Европа не хочет признавать неудобную правду, которая знаменует конец европоцентризма. Конец временам, когда Европа считалась идеологическим трендсеттером— судьей, который говорил другим, как надо себя вести.

Кончаловский объясняет, что попытки прививания демократии в таких странах, как Ливия или Ирак, потерпели фиаско. Обещание благосостояния, которое должен был нести с собой демократический уклад, также оказалось иллюзией.

— Европейская идея исчерпала себя, и сегодня мы медленно адаптируемся совсем к другому способу мышления,— утверждал Кончаловский во время пресс-конференции на фестивале в Венеции.

— Хорошее ли это изменение? — поинтересовался один из журналистов.
— Неизбежное. А все, что неизбежно, хорошо, — улыбнулся Андрей Кончаловский.

И здесь неизбежно встает вопрос, кем является Андрей Кончаловский. Художником, с таким спокойствием предвещающим падение Запада, но не жалеющим критики по отношению к своей стране? Режиссером, который, добившись успеха в России, уехал в Голливуд, где пошел на многочисленные компромиссы, и окончательно вернулся в страну в наихудший для кинематографии момент? Кем является брат Никиты Михалкова, работающего при особом отношении к нему Кремля?

Кончаловский начинал карьеру как соавтор Андрея Тарковского, его первые фильмы несут выразительные следы увлечения создателя «Зеркала». В 70-е годы с успехом экранизировал такую классику, как «Дядя Ваня». Но с 1978 года, после знаменитой «Сибириады», начались проблемы с советской цензурой. После чего он эмигрировал в США, где снял семь фильмов.

Выбрал «свободу» — в кавычках, потому что, выезжая из страны, руководствовался не только политическими соображениями, но и творческими. Хотел быть свободным от цензуры, которая каждый раз причиняла ему страдания. В США он не снял ни одного фильма, который был бы антикоммунистическим манифестом, и не закрыл себе дорогу назад.

Напротив, с течением времени — после фильмов «Возлюбленные Марии» и «Поезд-беглец» (который можно рассматривать как дань уважения кумиру юности Акире Куросаве) — постоянно снимал фильмы коммерческие и тривиальные (например «Танго и Кэш»).

Испытывая желание возродиться как режиссер, он должен был вернуться в Европу. Но вернулся уже другим человеком — объясняет Себастьян Хочинский, специалист по русскому кино.
Это мнение подтверждает в разговоре с «Newsweek» и сам Кончаловский:
— Я лучше понял Россию, живя на Западе, чем когда жил здесь.

Хочинский пишет: «Десятилетие, проведенное за пределами страны, позволило ему соблюсти дистанцию. Отсюда эти критические высказывания на тему современной России, столь отличные от тех, которые мы слышим от Никиты Михалкова. На фоне его брата, монархиста, отстаивающего идею России как великой державы, Кончаловский предстает как декабрист — образованный, но так и не избавившийся от мечты о силе россиянин.

Его могут не устраивать растущее влияние Православной Церкви, покорная натура соотечественников, их сознательный отказ от идей демократии, но одновременно он понимает, что другой России, по крайней мере, при его жизни, не будет. Михалков и Кончаловский развивались в одинаковой культуре и традициях, поэтому они как две стороны одной медали. В сфере символической: один (Никита) сидит за столом при дворе, имея доступ к наиболее лакомым кусочкам, второй (Андрей) критикует распущенность двора, сам имея полный живот, что означает — ни о какой революции не может идти речи.

Нельзя, однако, отказать Кончаловскому в остроте и независимости от других мнений. Он сумел подвергнуть резкой критике решение о выдвижении второй части фильма «Утомленные солнцем» Михалкова как русского претендента на премию «Оскар». Он сумел оказать поддержку покойному Алексею Балабанову, который, безусловно, не относился к любимцам властей.

Более того, Кончаловский защищал Pussy Riot (Пусси Райт), критикуя влияние Православной Церкви. Много раз публиковал полные страсти высказывания.

«Россия очутилась на краю бездны. Образованные люди, мыслящие, обеспокоенные судьбой отечества, находятся в драматическом меньшинстве. На протяжении веков народ погружен в феодальную спячку», — писал он в начале года на портале AdMe.ru, утверждая, что его стране сегодня нужен такой лидер, как Петр Великий».

По возвращении в Россию он снимал редко, но, как говорит Себастьян Хочинский, всегда провоцировал дискуссии и бывал жертвой безжалостных атак: «Курочка Ряба» (1994) изображала формирование русского капитализма через призму жизни села, «Дом дураков» (2002) был снят невзирая на непростую тему чеченской войны, даже наименее удачный «Глянец» (2007) был ударом по истеблишменту.

Зависимый, как другие, от государственных денег, он имеет достаточно известную фамилию, чтобы позволить себе больше. Но слишком многого себе не позволяет, не бьет слишком сильно. Говорит досадные вещи, даже о цивилизационной отсталости России, но Америки ведь не открывает. Администрация Путина знает это, без сомнения, лучше него»,— добавляет Себастьян Хочинский.

Кем, следовательно, является Андрей Кончаловский? Он сам назвался когда-то реакционером.
— А как бы вы описали себя сегодня? — спрашиваю я.
— "Ни либерал, ни консерватор, ни эволюционист, ни монах. Я хочу быть свободным художником и никем больше". Я прошу обратить внимание, что я цитирую своего любимого Чехова, — отвечает он.

Только можно ли быть в действительности свободным художником в сегодняшней России? Мне приходит в голову мысль, что Андрей Кончаловский видит себя немного похожим на этого почтальона, который, трезво глядя на реальность вокруг, решает из своего красиво-страшного села убежать, но не может, словно его держит здесь какое-то таинственное заклятие.

Маргарита Садовска